Наказывают нещадно. Просят восемь лет, даже иногда с конфискацией, дают пять, сидеть можно меньше, со всякими оговорками- года три.
Пашка-фашист не умер, но пропал куда-то. Так бывает, у меня вообще было так, что если не звонишь человеку некоторое время, то вроде и нет его. Потом зыришь в записную телефонную книжку, ёпта, сколько людей оказывается знакомых в мире есть. Но уже и не звонишь че то. Ай. Раз пятьдесят наверно было уже так.
А тут он сам звонит, который не умерший, Фашист. Бодрый, ни хуя в людях не изменишь после нескольких десятков лет, проведенных на планете Земля, если уже будешь бодрый, то и будешь, пока, как Фашист, не умрёшь. Ну то есть не умер Фашист, живой, звонит. Вышел вот, говорит, привет. Два года семь месяцев и три дня. Теперь иду в Ровд, формальности там у меня, говорит, личного характера, домашнее задание, химия. Химия на дому. Но если ты хочешь, всегда тебя рад видеть посреди своего жилища.
Я заехал однажды, сегодня.
Если разделить его историю на посты- получится на год где-то стабильного интереса к его журналу. Но он вряд ли станет. Впрочем, не знаю. Бодрый, я же говорю.
Ехал домой, словил себя на мысли, что нужно вымыть руки. Пошлая, глупая мысль. Но очень хорошо, что я её словил.
